К ДЕСЯТИЛЕТИЮ СЕНТЯБРЬСКО-ОКТЯБРЬСКИХ СОБЫТИЙ 1993-го ГОДА. Часть 1: ДИСПОЗИЦИЯ К БОЮ Соотношение сил между патриотами-государственниками и компрадорами-предателями десять лет назад было примерно равным, и если бы мы, руководители Сопротивления, в том числе я, не допустили тогда обидных ошибок, то историческую инициативу перехватил бы не компрадорско-олигархический, а национально-демократический капитал. Это – не утопия. Я видел ситуацию изнутри, будучи сопредседателем Фронта Национального Спасения (ФНС), в котором верховодили не коммунисты, а самодостаточники (по-марксистски – мелкая буржуазия). Остановлюсь на данном моменте подробнее, чтобы не возникало недоразумений. Да, Зюганов входил в руководство ФНС, но КПРФ, как наглядно проявилось в столкновении 1 мая 1993 года на Ленинском проспекте, не выдерживала испытания боем, ибо у партии не обнаружилось подготовленных бойцов для драки, в то время как мы уже прошли боевые крещения и понесли первые потери – Александр Недашковский ценой собственной жизни спас Приднестровскую Молдавскую Республику, а лидера нашего Исламского крыла Юнуса Усманова убили в Подмосковье. И в осажденном здании Верховного Совета РСФСР не видно было ни Зюганова, ни КПРФ. Правда, рядом с нами от коммунистов-парламентариев находился Иван Рыбкин, и по-мужски решительно показал себя Аман Тулеев, но КПРФ как партия оказалась в стороне. Из других коммунистических организаций неплохо проявила себя «Трудовая Россия» Виктора Анпилова, особенно его дружина под руководством Виктора Михайловича Петрова (он сейчас работает с Олегом Шеиным из Партии Труда, сегодня я к нему заглядывал в Государственной Думе РФ, поговорили с ним о неожиданной кончине Игоря Малярова). По-боевому действовал радикал-коммунист Анатолий Крючков. Но доминировали все же мы, разношерстные некоммунистические мелкобуржуазные группки. Формально возглавляли пропарламентские силы вице-президент Александр Руцкой испикер парламента Руслан Хасбулатов. Казалось бы, Руцкой по должности был выше Хасбулатова, но поскольку Хасбулатов в волевом плане превосходил Руцкого, то именно он оказался главной представительной фигурой среди нас. Тем не менее Руцкой старался и хлопотал, но без особой стратегии и результата. Что касается Хасбулатова, то у него как у ученого-профессионала, увы, доминировало академическое, а не организационное начало.
Помимо ФНС, значимым фактором предстало Русское Национальное Единство (РНЕ) Александра Баркашова. Но, глядя на происходившее тогда из сегодняшнего дня, выскажу экспертную оценку, что именно ФНС владел «контрольным пакетом акций» в осажденном Белом Доме и в схватках 3-4 октября 1993 года. Я находился в своей штаб-квартире около метро Парк Культуры, когда ровно десять лет назад услыхал об ельцинском Указе 1400, то есть о произведенном государственном перевороте и разгоне Верховного Совета РСФСР. Сразу по телефону передал своим соратникам по Партии Возрождения, что надо собираться в Белом Доме на Краснопресненской набережной, чтобы защищать его. И сам отправился туда. Надо сказать, что за два месяца до этого в Партии Возрождения произошло очередное предательство. Один из моих заместителей по партии, которому я целиком доверял, молодой депутат Моссовета Сергей Горбачев вместе с управляющим делами Константином Панкратовым, пользуясь попустительством ещё одного нашего партийного руководителя народного депутата СССР Евгения Когана из Эстонии, пошли на раскол, внесли сумятицу в наши ряды. Вообще предательство – самое опасное в любом деле и обычно пускает его под откос. Предательство заразно и оно парализует способность к действию и выбору, ибо люди обычно несамодостаточны и потому предрасположены попадать под гипноз чужой воли, а предательство – это все же волевой (точнее – квазиволевой)акт. Мне удалось сохранить примерно треть партии, ещё одна треть качнулась в сторону предателей, а треть плюнула на всё и ушла в частную жизнь. Тем не менее оставшаяся треть – это не один воин в поле, сила у нас была внуш ительная, и нас уважали за то, что 1 мая мы стояли на Площади Гагарина твердо и не убежали, а победили и, разоружив ОМОН, до потолка завалили трофейной амуницией свой полуподвал на улице Тимура Фрунзе. Итак, нас собралось около десятка партийцев в величественном здании на Краснопресненской набережной, и каждую минуту можно было ожидать атаки, и каждый из нас вооружился для отпора чем мог. Отколовшихся от нас предателей – Сергей Горбачева, Константина Панкратова и ушедших с ними – мы в Белом Доме не видели, ибо, сколько бы грязи они на меня ни выливали, шкурность или нешкурность проверяется не словами, а делами. Я занялся обустройством своей команды, забронировал за Партией Возрождения несколько помещений и отправился на совещание, на котором распределялись обязанности среди собравшихся групп.
Короче, нашей партии достались следующие позиции – комендантом здания назначили нашего секретаря Валерия Чурилова, ранее работавшего в КГБ, а начальником штаба сводного добровольческого полка защитников Верховного Совета РСФСР стал наш Леонид Ключников из Минска. Через несколько дней, при первом же обострении, Чурилов сбежал, а Ключников погиб утром 4 октября, пытаясь остановить ельцинские танки.Над Белым Домом наряду с Имперским и Красным флагами был поднят наш Андреевский стяг.
У меня было два очень сильных орговика – Игорь Брумель и Николай Кудакин. К сожалению, они соперничали друг с другом за лидерство, но оба обладали всем набором командирских качеств. Однако экспансивный Игорь Брумель не очень любил нудные посиделки-переговоры, а Николай Кудакин, будучи рабочим-электриком и бывшим заключенным, отличался излишней личной скромностью в общении с депутатами и с гремевшими тогда политическими боссами. Перед обоими пришлось поставить задачу – укрепить организованность нашей группы и её позиции в рядах защитников Белого Дома. Сам я, кроме участия в коллективном руководстве Сопротивлением как сопредседатель ФНС, взял на себя вроде бы сугубо хозяйственную, но на самом деле, как мне казалось, важную функцию распределения талонов на питание. В результате я мог вести учет защитников Белого Дома и в определенной мере контролировать их, устанавливать координацию с руководством различных их отрядов. Некоторая напряженность возникла у меня (и у других) с РНЕ, которое претендовало на многое и стремилось доминировать явочным порядком, в том числе взяло на себя контроль за допуском в ту же столовую по выдаваемым мной талонам. Я уже рассказывал ранее в данном Философско-политическом дневнике, как обострились у меня отношения с Александром Петровичем Баркашовым в Августе-1991 и как Баркашов пожаловался на меня в одном из послепутчевых интервью, что я склонял его выступить против Ельцина, а он «не поддался на провокацию Скурлатова». Затем несколько моих активистов ушли к нему. А Осенью-1993 мы с ним оказались в одном ряду против Ельцина. Такова политика. Но осадок у меня тогда оставался. И лишь весной 1999 года я несколько сблизился временно с Баркашовым, когда создавал с ним предвыборный Национальный Блок.Обострились у меня к осени 1993 года также отношения с лидером «Союза офицеров» Станиславом Тереховым, который возглавил Московскую организацию ФНС и вел какую-то особую линию, навязывая свою волю коллегиальному руководству Фронта Национального Спасения. Никто не хотел ссориться с Тереховым, и ко мне по поводу какого-нибудь его закидона подходили Зюганов или Константинов и говорили – «Валера, врежь Стасу!». И я на заседании ФНС вставал и врезал. Однако с другими руководителями «Союза офицеров» у нас сложились отличные отношения, и от нас там в руководстве находился испытанный командир и боец Алексей Катунов, который 20 июня 1992 года получил контузию в Бендерах, когда рядом с погибшим на его глазах Александром Недашковским отбивал плацдарм на правом берегу.
Простодушный читатель скажет – «Да пошли вы к черту со своей грызней пауков в банке. Поделом, что проиграли. Надо было объединяться». Отвечу – призывы к объединению всегда демагогичны, потому что любой реальный политик прекрасно понимает, что объединение не самоцель, а лишь средство. Только Богу присуще единство, и то через постоянное Саможертвоприношение, а человеку после Грехопадения присуще разделение, и объединение – это божественный идеал, к которому следует стремиться, как к любви, но не впадая в маниловщину и понимая неизбежность блуда и предательства.Редко достигается объединение, тяжело приходится бороться за единство, неотвратимо раздвоение единства и борьба разделившихся противоположностей – и так всегда и везде. Мы же постоянно видим, как разделяются и борются как правые, так и левые, так и центристы. Ситуативное объединение – временно и относительно, а конкурентное разделение – постоянно и абсолютно. И никуда не деться от этой диалектики.
Все эти универсальные ситуации в полной мере проявились на нашей стороне баррикад.С той стороны, кстати, тоже не было безмятежного единства. И так, повторяю, бывает везде и всегда, и сегодня в России тоже. У нас, правда, маразм разделения усугубляется общим пассионарным упадком современных русских поколений, ослабленных духовным СПИДом интеллигенции и идущей сверху эпидемией шкурничества. Но разброд и шатания – это правило, в котором, к счастью, бывают редкие и ценные исключения.
В такой ситуации внутри нашего стана вперед выходит тот, кто сильнее физически, то есть у кого больше бойцов и лучше оружие. Решающую роль в любой схватке и в любой социальной, политической и международной структуре играет тот, кто имеет больше силы и больше решимости её использовать. Так кто же из нас занял бы ведущие позиции в стране, если бы мы победили? В нашей Партии Возрождения, несмотря на весьма болезненный только что случившийся раскол, было несколько сильных бойцов, мы даже считались «гвардией ФНС», но у нас не было оружия. В первомайском бою мы дрались голыми руками, а среди захваченных трофеев не оказалось стволов. И купить их мы не могли, потому что, к сожалению, моя главная слабость – неумение «охмурять» или «распиливать» спонсоров. Не умею убедительно пускать пыль в глаза и говорить о том, чего у меня нет – о тысячах или десятках тысяч сторонников, о близкой-преблизкой победе и о тому подобном. Написать что-нибудь бодряческое – могу, а в глаза сказать неправду – плохо получается. Разочаровывают людей также мои на самом деле верные слова о том, что для успеха достаточна «критическая масса» орговиков в пять-семь человек, а для того, чтобы эта целеустремленная сплоченная «критическая масса» вздернула Россию на дыбы, - нужно порядка 20 тысяч баксов. Богатенький спонсор привык к другим масштабам. Ему кажется, будто в политике главное – массовость. Он не понимает специфики политики. Массовость производна от жизненного интереса людей, который осознают, формулируют, канализируют и фокусируют не столько теоретики-идеологи, сколько пассионарии-орговики, то есть реальные политики, которых в любом народе и в любую эпоху, а особенно среди нынешних депассионаризированных русских поколений, – единицы. Если академиков, программистов, профессоров и прочих умных специалистов – сотни тысяч, а бизнесменов – тысячи, то реальных политиков (пассионариев-орговиков) – единицы, и это счастье для народа, если они действительно среди него есть. Политика – высшая функция человека, приближающая его к Богу. Недаром Аристотель утверждал, что «человек – животное политическое», а Спиноза сочинял «Богословско-политический трактат». Политик – это особая порода человека или, точнее, особая редкостная конфигурация человеческих качеств. Об этом, кстати, в традиции старой нашей дружбы завел со мной разговор Владимир Жириновский, с которым я на днях встретился на дипломатическом приеме в посольстве Молдовы. Рассказав мне о формировании предвыборного федерального списка ЛДПР и осудив отказ нашего давнего приятеля Виктора Анпилова войти в его головную тройку, Владимир Вольфович высмеял наивных бизнесменов, полагающих, что если они имеют деньги, то могут делать политику. Да, они могут благодаря деньгам избраться в парламент или стать главой той или иной администрации, но быть политиком – это Божий дар, не каждому он дарован. В политиках концентрируются волевые устремления и подсознательные ожидания данного поколения народа. Недаром до сего дня нет конкурентов у политиков, порожденных на заре нынешнего поколения в конце 1980-х годов и прорвавшихся на политическую авансцену. Умных вроде много, а заменить Жириновского, Зюганова, Анпилова, Черепкова, Чубайса, Явлинского, Игрунова, Болдырева, Немцова, Грачева, Баркашова и других политических ветеранов – некому. Лидеры же «партии власти» – это не столько политики, сколько чиновники. Впрочем, заметим, что народ и политик – взаимосопряжены. Политик-пассионарий обычно бывает востребован пассионарным народом, полным жизненных сил, однако таким рассыпавшимся, депассионаризированным, вымирающим и предавшимся шкурному интересу народом, как нынешний русский, - обычно востребованы, как видим уже пятнадцать лет, всевозможные политиканы, демагоги, клоуны и предатели. Короче, не внушаю я доверия нынешним русским людям вообще и спонсорам особенно, увы. Поэтому, собрав почти «критическую массу» пассионариев в Белом Доме, я не строил иллюзий насчет решительной победы новой «правильной» власти, а предвидел некую довольно широкую коалицию национально-мелкобуржуазных и лево-патриотических сил. Ведущую роль в этой коалиции, по-моему, играл бы ФНС. Оружие удалось достать баркашовскому РНЕ. Бойцов у Баркашова насчитывалось несколько десятков, и поскольку я выдавал им талоны на питание, то хорошо знал их реальную численность. Я выделял им от 80 до 90 талонов, то есть примерно в полтора раза больше, чем было в РНЕ бойцов на самом деле. Автоматов у них было почти три десятка. Казалось бы, Баркашов – самый сильный?Однако «Союз офицеров» Терехова, соперничающий с РНЕ, насчитывал примерно 20-30 бойцов и тоже имел автоматы – не менее десятка стволов. Неподконтрольным РНЕ оставался сводный добровольческий полк – правда, безоружный. В полку потенциально имелось десяток-другой бойцов, и мы возлагали надежды на нашего пассионарного Леонида Ключникова, взявшегося за боевую подготовку добровольцев и сразу запретившего пьянство среди них. Несколько приличных бойцов из других группировок ФНС тоже союзничали с нами. Кроме того, со счетов нельзя было сбрасывать охранявших Белый Дом вооруженных автоматами трех десятков милиционеров, оставшихся верными долгу и подчинявшихся Руцкому. Подъехали также десяток-другой опытных вооруженных бойцов из Приднестровья и с Кавказа. Так что Баркашову вряд ли удалось бы добиться гегемонии.
Я уже не говорю о том, что общее боевое руководство осуществляли профессиональные военные – тот же Руцкой, а по его поручению непосредственно Ачалов, работавший в связке с Макашовым. Рабочей же лошадкой в военном плане стал явочным порядком Станислав Терехов, который, к сожалению, часто выдавал желаемое за действительное и докладывал на заседаниях ФНС о своих успехах по установлению контактов с командирами московских и подмосковных воинских частей и о их решимости защищать Верховный Совет РСФСР в случае антиконституционных действий Ельцина. Я, будучи реалистом, скептически воспринимал бодряческие рапорты Терехова. Поэтому я требовал проверки и подстраховки,ведь участок ответственейший, нельзя доверять его одному человеку. Зюганов успокаивал меня – «Валерий, не дергайся, не мешай Стасу, он свое дело знает». Когда же я ещё до ельцинского Указа 1400 заходил к Ачалову и просил его как главного военного парламентария проинспектировать хотя бы две-три воинские части, командование которых якобы согласно выступить на стороне парламента, то доброжелательный симпатяга-генерал доставал из-под стола бутылку коньяка, разливал и говорил мне – «Стас всё сделает». Лень-матушка сыграла свою роль в том, что чрезвычайно деликатные и трудоемкие даже для нескольких генералов хлопоты по обеспечению силовой поддержки парламента в случае государственного переворота возложили на одного подполковника Терехова, не обладающего какими-либо внятными полномочиями и потому не пользующегося достаточным доверием и авторитетом в войсках. Видимо, Терехов искренне принимал вежливые и ни к чему не обязывающие обещания военачальников среднего звена за чистую монету, а наши «белодомовские» генералы не прилагали достаточных усилий, чтобы эти обещания довести до обязательств.И обещания обернулись пшиком – ни один сагитированный командир не посмел в решающий час пойти поперек вышестоящего начальства, ни одна воинская часть не пришла к нам на помощь.
Что касается населения России и прежде всего москвичей, то подавляющее большинство наших соотечественников в 1993 году, как и сегодня, явно или тайно поклонялись Золотому Тельцу, их души были выжжены шкурничеством, они легко поддавались манипулированию со всех сторон и на референдуме 25 апреля 1993 года поддержали Ельцина – вспомните «да, да, нет, да». В повседневном существовании эти десубъектизированные и депассионаризированные россиянцы обычно пребывают или в апатии, или в растерянности, или в состоянии политического ступора. От такой рассыпавшейся объектной биомассы практически ничего не зависит. И тогда и теперь исход борьбы решают буквально единицы пассионариев. Вот такова была диспозиция ровно десять лет назад перед решающими событиями, которые вскоре не преминули случиться. ЧАСТЬ 2: НЕ МОГУ СЕБЕ ПРОСТИТЬ
Когда мы, Партия Возрождения – Российский Народный Фронт, обосновались в Белом Доме и разгорелись словесные баталии между компрадорскими и патриотическими силами, то возник вопрос о наших возможностях отразить неизбежную попытку Ельцина силой подавить Верховный Совет РСФСР. «Где войска, готовые защищать законную власть?» - спрашивал я на заседаниях руководства Фронта Национального Спасения (ФНС). Мне отвечали, что до тех пор, пока не начнется силовая конфронтация, пропарламентские воинские части не выйдут под стены парламента. Я говорил, что это абсурд – только если на нашей стороне будет вооруженная сила, другая сторона не решится напасть, и тогда, мобилизовав сторонников, мы сможем мирным путем решить конфликт. Терехов и Ачалов отводили глаза. Как я и предполагал, заверения о договоренностях с военными оказались блефом. Однако жила некая надежда на чудо, на подход хотя бы одной воинской части. Не верилось, что за полгода ничего не сделано в этом направлении и что с нашей стороны столь безответственно отнестись к делу, от которого зависела судьба страны. Поэтому следовало мобилизовать и организовать собравшихся многочисленных гражданских сторонников и подготовить их к обороне в составе сводного добровольческого полка. Наш Леонид Ключников, назначенный начальником штаба полка, рьяно приступил к воинскому строительству. Полк располагался в подвале спортзала, в тридцати-пятидесяти метрах от подъезда Белого Дома. Люди ночевали на цементированном полу и страдали от неизвестности и безделья, а некоторые выпивали для бодрости. Ключников принялся наводить порядок. Я, Игорь Брумель и Леонид Ключников обошли добровольцев и узнали их пожелания. Игорь предложил снять ковровые дорожки в здании Верховного Совета РСФСР и сделать из них лежаки в спортзале. Сказано – сделано. Люди оживились и повеселели.Леонид Ключников поставил перед полком задачу – немедленно приступить к организации подразделений и сразу проводить с ними строевую подготовку. Оружия не было, но сначала в любом случае следовало наладить дисциплину. Кроме того, уже не рассчитывая на подход воинской подмоги, Ключников настаивал на форсировании фортификационных работ, в частности – на сооружении противотанковых рвов.
Не всем понравился дельный и энергичный стиль Ключникова. Демагогов и любителей мутить воду хватает всегда и везде. Некоторые увидели в нем сильного соперника, способного выйти на первые роли в силовом блоке патриотической России. Поэтому кто-то сочинил гнусный и подлый типовой донос, будто Леонид растратил собранные пожертвования. Прием безошибочный, он несколько раз применялся против меня и действовал безотказно – я терял не менее половины своих сторонников. Сработало и на этот раз – и против Ключникова, и против России. Донос попал к генералу Макашову, который почему-то сразу поверил негодяям и, не разобравшись, прибежал в спортзал, затопал ногами на Леонида и оскорбил его при всех недоверием, отстранил от должности начальника штаба полка. Я возмутился до глубины души. Ведь отстранение Ключникова перечеркивало боевую подготовку полка, сводило почти к нулю наш оборонительный потенциал, деморализовывало людей. Срочно надо было что-то предпринимать. Я заручился поддержкой генерала Бориса Тарасова и подготовил коллективное обращение на имя Руцкого и Хасбулатова с требованием срочно разобраться в «деле Ключникова». Увы, несмотря на чрезвычайную обстановку, вопрос решился типично-бюрократически – создали комиссию. Я всячески подгонял работу этой комиссии, мы проводили опросы свидетелей, собирали имеющиеся документы. Было очевидно, что Леонида оговорили, что донос не стоит выеденного яйца, но всякие непредвиденные события затягивали решение вопроса. Пол-комиссии разбежалось. Сам Ключников переживал страшно. Когда же импульсивное злосчастное решение Макашова удалось отменить – уже не оставалось времени для восстановления и осуществления задуманного Ключниковым. И когда танки Ельцина двинулись на нас – перед ними не было укреплений, препятствий. Леонид Ключников героически пытался остановить вражью бронетехнику и был убит. Подхожу, пожалуй, к самому трагическому событию своей жизни. До сих пор тяжело о нем вспоминать. От меня зависело спасение России, и в решающий миг я оказался не на высоте. Шел второй или третий день нашего сидения в Белом Доме. Я дежурил в штабе ФНС, располагавшемся в кабинете народного депутата РСФСР Ильи Константинова. Под рукой у меня находился оперативный телефон ФНС, номер которого к тому времени опубликовали почти все патриотические газеты. Раздался звонок. Я взял трубку. Звонили офицеры из бронетанковой части, дислоцированной под Москвой. Они сообщили, что готовы через полчаса выступить на защиту Верховного Совета РСФСР. Через четыре часа семь БТР могли бы прибыть на Краснопресненскую набережную и занять боевые позиции. Из-за дефицита горючего в части, им пришлось бы подзаправляться по дороге за свой счет, и они деликатно поинтересовались, возместят ли им эти расходы. Звонок чрезвычайно ожидаемый и судьбоносный, я возликовал. И я простодушно думал, что вышестоящее начальство тоже обрадуется и подготовится. Кроме того, я все же находился в Белом Доме и на дежурстве в штабе ФНС не сам по себе, а в некоей иерархии, и поэтому как русский офицер считал себя обязанным подчиняться внутрисистемной дисциплине и сообщить о ситуации Руцкому. Вопрос не в оплате горючки за мой счет или за счет парламента, а в служебной добросовестности, которой я следовал. Здесь и таилась моя роковая ошибка. Вопрос я мог решить своими силами как член коллегиального руководства Сопротивления. Не требовалось согласования с Руцким. А я в процессе разговора с офицерами взял трубку связи с Руцким и поставил его в известность. Реакция Руцкого была совершенно для меня неожиданной. Он заорал матом. Мол, не надо нам самодеятельности, у нас в войсках всё схвачено, поблагодари ребят за готовность поддержать, но пока необходимости в их помощи нет. У меня медленная реакция, до меня вообще с запозданием доходит смысл происходящего – и я не смог среагировать находчиво и результативно. Я пересказал офицерам мнение Руцкого, они тоже растерялись, я попросил их поддерживать с нами связь и дал отбой. Только через минуту-другую до меня дошло, что я наделал. Катастрофа! Я же неверил рапортам Терехова о том, что им всё схвачено и проблем с силовой поддержкой не будет, если дело дойдет до схватки. А руководство антиельцинских сил верило Терехову и само не удосуживалось, несмотря на мои постоянные настояния, провести инспекцию и подстраховаться. И вот я своим глупым звонком к Руцкому порушил реальную возможность переломить ход событий, перехватить инициативу.
Сколько раз с тех пор я себя клял и зарекался впредь полагаться только на свою интуицию и принимать решения самому, не согласовывая со сторонним политиком, пусть и вышестоящим. Как говорится – дьявол прячется в мелочах, и от такой маленькой мелочи, которую я описал, зависит неимоверно много. Следующая катастрофа связана с непонятным мне до сих пор каким-то детски-опереточным штурмом Объединенного штаба войск СНГ, проведенном Станиславом Тереховым и его «Союзом офицеров». Абсолютно нелепая затея, учитывая к тому же предшествующие широковещательные заявления Терехова о том, что в войсках «всё схвачено»! Первая мысль, которая приходила в голову, - типичная провокация, задуманная для дискредитации Верховного Совета РСФСР и последующей вроде бы обоснованной расправы над ним. Эту мысль высказывали разные люди, не буду её обсуждать. Как бы то ни было, ельцинисты не преминули воспользоваться преподнесенным им подарком. Уличив парламент в преступной попытке развязать вооруженное столкновение, при котором к тому же от шальной пули погибла местная бабулька, они установили блокаду Белого Дома и отключили электроэнергию. Парламент погрузился во тьму. Днем я пытался разобраться в обстановке, вокруг носились слухи и домыслы, Анпилов агитировал идти на помощь к Объединенному штабу войск СНГ, не видно было и Терехова. Полная сумятица! Вдруг сообщение – Терехова арестовали. Наиболее распространенная версия – Станиславу сообщили, что опасно заболела его малолетняя дочь, он отправился домой, и по дороге его взяли. Опять какая-то полная чушь. Не мог же взрослый человек, обладая чувством ответственности, купиться на звонок неизвестно от кого. И бросить доверившихся ему патриотов-бойцов на произвол судьбы. Говорят, Терехова сильно избили при задержании и он потом якобы выступал по телевидению с какими-то демобилизующими словами. Во всяком случае, такие разговоры ходили среди нас, осажденных в Белом Доме. Когда к вечеру ситуация прояснилась, я бросился в штаб «Союза офицеров». Свет уже отключили, в полумраке я убедился в самом худшем – царила паника и деморализация.По указанию Руцкого и Хасбулатова «Союз офицеров» разоружили и расформировали. Опять идиотское решение! Разгон «Союза офицеров» - это свидетельство внутренней капитуляции руководства Сопротивления. Ведь Белый Дом больше некому было защищать, если не считать малопрогнозируемого Баркашова. Требовалось срочно прекратить свертывание «Союза офицеров» и вернуть оставшимся офицерам оружие. К сожалению, довольно значительная часть «Союза офицеров» уже успела покинуть здание. Я заметался по огромному Белому Дому, пытаясь собрать авторитетную делегацию, придти к Руцкому и Хасбулатову и добиться отмены их поспешного непродуманного капитулянтского решения о роспуске «Союза офицеров». Увы, большинство политиков стремились поскорее покинуть беззащитную цитадель патриотических сил. Виктор Аксючиц вывозил громоздкую партийную оргтехнику, а Сергей Бабурин, как мне передали его люди, тоже немного запаниковал и даже сказал своим партийцам «Тикаем, ребята!». Других лидеров я не нашел, а встречные знакомые пребывали в растерянности. И тут мне на глаза попался Аман Тулеев, которого я хорошо знал. Я подошел к нему и внятно объяснил, что надо делать. Надо прекратить дискредитацию и разгон «Союза офицеров». Надо пойти к Руцкому и убедить его взять ситуацию под контроль. Надо отдать должное Аману Тулееву. Он понял задачу с полуоборота. Он полностью согласился с моими доводами. Нельзя сдаваться. Нельзя ошибку или провокацию Терехова распространять на возглавляемую им организацию, в которой собраны отборные люди Сопротивления. И Аман Тулеев бросился к Руцкому и поговорил с ним по-мужски. И Руцкой отозвал свой приказ. С этим я вернулся в штаб «Союза офицеров» и взбодрил тех, кто там остался. Впоследствии эти офицеры достойно показали себя в событиях 3-4 октября. После разразившейся паники, поставившей Сопротивление на край позорного поражения, мы заново обустроились в Белом Доме, окруженном колючей проволокой и шеренгами оцепления. Многие депутаты убежали, нас стало меньше, но немало и осталось. Из руководителей нашей партии покинул свой пост Валерий Чурилов, назначенный комендантом Белого Дома. Другие члены Правления твердо выполняли свой долг. Я провел приблизительную инвентаризацию парламентского хозяйства. От меня скрывали, сколько стволов есть в наличии. Выяснилось, что нет горючего для автономной электростанции. Попытался выправить положение Михаил Лапшин, вызвавший из своего совхоза в Ступино бензовоз, который не пропустили к нам. Автомашина остановилась на набережной примерно в полукилометре от оцепления. Мы организовали крестный ход по набережной, меня назначили ответственным за операцию. Я боялся ельцинских соглядатаев и предложил провести рабочее совещание в своей штабном комнате неподалеку от столовой, однако, несмотря на мои возражения, рабочее совещание насчет крестного хода решили провести в штабе милицейской охраны здания. Видимо, кто-то из агентов Ельцина среди милиционеров предупредил противника о нашей затее с крестным ходом, и когда мы появились на набережной, а я шел рядом с Лапшиным, то Михаил Иванович вдруг горестно воскликнул – «Увели!». Под нашим носом бензовоз куда-то отбуксовали. С продуктами проблем не предвиделось. Постепенно прибавлялись наши сторонники. Игорь Брумель добросовестно обучал их военным навыкам, приобретенным в боях за Приднестровье. Правда, возник у него обидный конфликт с Юрием Давыдовым, руководителем Братства кандидатов в настоящие люди (БКНЛ), ныне Поэтизированное Общество Разработчиков Теории Общенародного Счастья (ПОРТОС). Дело в том, что Юра Давыдов, входивший тогда в нашу Партию Возрождения, являлся принципиальным пацифистом-эсперантистом и не намеревался сражаться на баррикадах. Он хотел ограничиться моральной поддержкой и медицинско-попечительской помощью. А Игорь Брумель требовал собираться на утреннюю гимнастику и пробежку, на строевую подготовку, на обучение рукопашному бою. Юрий Давыдов сказал, что не намерен участвовать в силовых акциях и поэтому отказывается подчиняться внутреннему распорядку нашего отряда. Он перебазировался из наших сравнительно теплых и даже уютных помещений в палатки у забора парка, и оба – и Игорь и Юрий – остро переживали возникший конфликт. Я не смог смягчить его. Юрий Давыдов и его замечательные соратники находились в Белом Доме до конца, я обеспечивал их питанием, они же наладили связь с руководителем Краснопресненского района Александром Викторовичем Красновым, который, находясь за пределами оцепления, координировал и направлял внешнюю поддержку и вообще сыграл эффективную и полезную роль в ситуации тех дней. Сегодня Игорь Брумель занят мелким предпринимательством, а Юрий Давыдов, создав процветающую агрофирму и проведя 73-ий Всемирный съезд эсперантистов в Москве в июле 2001 года, был в декабре того же года подвергнут наезду путинских «правоохранителей», его хозяйство извели под корень, его 40 грузовиков пропали, его скотный двор сожгли вместе с коровами, самого Юрия зверски избили и искалечили и сначала бросили в психушку, а ныне перевели в Бутырку. Разумеется, за допущенные против него беззакония и пытки никто не понес наказания, несмотря на протестные публикации в прессе и многочисленные выступления отечественной и международной правозащитной общественности. Ничего не поделаешь – с честным видом и бесподобной проникновенностью Путин все же создал государство, которого его подданные боятся больше, чем бандитов. Итак, мы терпели поражение за поражением, но не сдались, хотя один раз поддались панике. Решающие испытания ждали впереди.Часть 3: В полшаге от победы
Поддерживаемая Западом компрадорская буржуазия, сплотившаяся вокруг Бориса Ельцина, была ненамного сильнее национальной буржуазии, сплотившейся вокруг Верховного Совета РСФСР. На стороне национального капитала и соответственно национальных интересов России выступали разношерстные отряды российской мелкой буржуазии и радикальных коммунистов, объединившиеся в Фронт Национального Спасения (ФНС). ЛДПР Владимира Жириновского и КПРФ Геннадия Зюганова, которые через два с половиной месяца выиграли парламентские выборы в декабре 1993 года, оставались в стороне.Судьба схватки зависела от «мелочей», в которых, как известно, прячется дьявол. Если бы я в один из первых дней не подстраховался Александром Руцким и самолично дал бы добро на подход к Белому Дому бронетанкового подразделения наших армейских сторонников, то национальные силы наверняка взяли бы верх. Если бы Альберт Макашов 3 октября сделал полшага и вошел в стекляшку Останкинского телецентра, это стало бы для него и для всего нашего национального дела больше, чем Аркольским мостом – это стало бы спасением России.
Личность и её волевая решимость вообще играет ключевую роль в любом деле. В осажденном Белом Доме не нашлось крупной личности, способной возглавить Сопротивление. Александр Руцкой оказался слабоватым, Руслан Хасбулатов – академичным, а о Альберте Макашове судите сами. За пределами оцепления делал всё возможное Александр Краснов, создавший в здании Краснопресненского райсовета плацдарм нашей поддержки, координации и связи. Очень активно действовал Виктор Анпилов, организуя наших сторонников в Москве и собирая их на митинги. Чрезвычайно нас обнадежили 2 октября известия о столкновении на Смоленской площади, где Анпилову удалось воздвигнуть баррикады и выдержать бой с ельцинистами. Специальная комиссия, руководимая генералом Борисом Тарасовым, полностью реабилитировала 1 октября нашего Леонида Ключникова, которого Альберт Макашов по злому навету, не разобравшись, отстранил от обязанностей начальника штаба сводного добровольческого полка защитников Верховного Совета РСФСР. Увы, у Леонида, как показали события, не оставалось времени даже для обучения добровольцев поджигать бронетехнику, не говоря уже о возведении фортификационных укреплений вокруг Белого Дома. Велись переговоры в Донском монастыре о возможности мирного выхода из кризиса. На пандусе Белого Дома я увидел Рамазана Абдулатипова, который только что подъехал из патриаршей резиденции, и он подробно рассказал мне о ходе переговоров, о некоторых сохраняющихся шансах избежать силовой развязки. Впрочем, Рамазан Гаджимурадович и подошедший Кирсан Илюмжинов не скрывали своего пессимизма. Продолжал вещать на нас «желтый Геббельс» - ельцинский радиоавтобус, из которого раздавались призывы к депутатам перейти на службу компрадорам, а также постоянно запускалась песня «Путана». Многие соблазнились и перебежали в Кремль. Утром 3 октября 1993 года я находился в кабинете Руслана Хасбулатова. Кто-то зашел и сказал, что со стороны Садового кольца движется толпа людей. Первая мысль, высказанная Русланом Имрановичем – «А не идут ли громить нас сторонники Ельцина, раз их пропустили к Белому Дому?». В голове не укладывалось, что кто-то может прорвать милицейско-омоновские линии оцепления в центре Москвы. Мы бросились к окнам, выходящим на Новоарбатский (Калининский) мост. И вдали усмотрели красный флаг. «Нет, это наши!», - раздались радостные голоса. Руслан Хасбулатов попросил выйти навстречу колонне, продвигавшейся к нам мимо мэрии и по пути преодолевавшей наскоки ельцинистов, и выяснить обстановку. Я встретил колонну у мэрии и быстро узнал суть происходящего. Сначала я переговорил с Анатолием Крючковым, одним из организаторов прорыва. Из слов его и других участников прорыва выяснилось, что события развивались спонтанно. Утром начался митинг на Октябрьской площади у памятника Ленину напротив здания МВД, затем милиция спровоцировала гнев собравшихся, и мой ученик Виталий Уражцев и Анатолий Крючков вместе с Ильей Константиновым решили штурмовать Крымский мост и после первого же успеха повели народ на деблокирование Белого Дома.Ликование и воодушевление охватило нас всех. Забрезжил просвет победы. Все собрались на митинг. Игорь Брумель и Николай Кудакин выстроили наших бойцов. План дальнейших действий рождался на ходу, прямо у микрофона. Это – очень плохо! Второпях не удосужились провести хотя бы пятиминутное совещание, чтобы наметить оперативные и стратегические задачи и распределить обязанности. Я тоже нигде не успевал.
Для меня было самоочевидно, что в первую очередь надо брать возвышающуюся рядом мэрию с примыкающей к ней гостиницей «Мир», где располагался штаб противника. Об этом шла речь на ходу, когда руководство направлялось на балкон второго этажа выступать перед скопившимся внизу на площади народом. Больной вопрос – оружие. Его у нас не было. Стрельба раздавалась с той стороны. Я даже не видел членов РНЕ и «Союза офицеров», вооруженных автоматами. Выступающие с балкона говорили вразнобой. Более или менее разумно высказался Руслан Хасбулатов – сначала взять мэрию, а затем Кремль. Кто-то высказал тоже разумную мысль, что по дороге надо брать Генштаб и Министерство обороны. Но в толпе раздавались также крики «Останкино!», и Александр Руцкой пошел на поводу низовых настроений, в его речи тоже замелькало слово «Останкино». Так никто и не понял, что делать после взятия мэрии – идти в центр Москвы брать Кремль или сдвигаться на окраину Москвы брать телецентр в Останкино. А времени на обсуждения и принятие твердых разумных решений не было, потому что брать мэрию следовало немедленно. Я взял стальной прут и занял позицию в первом ряду левого фланга у Горбатого моста, намереваясь участвовать в штурме гостиницы «Мир». «Пошли!» - раздалась даже не команда, а коллективный выдох. Поскольку мы имели опыт победы в стычке 1 мая 1993 года на Ленинском проспекте, то сделали свою работу быстро – захватили милицейско-омоновские автобусы, разоружили и взяли в плен противников и заняли здание и мэрии, и гостиницы «Мир». Дорога на Кремль – свободна. Я обошел первый и второй этажи захваченного здания мэрии и поручил Владимиру Гурьеву и Игорю Смирнову оставаться там и представлять интересы нашей организации и действовать по обстановке, а сам помчался в Белый Дом, надеясь повлиять на принятие дальнейших решений. Оказалось – уже поздно. Уже кругом раздавались крики – «В Останкино!». Уже наполнялись автобусы и грузовики с людьми, готовыми ехать на штурм Останкино. Признаться, мне страшно не нравился такой вариант. Мы, как Антей, отрывались от земли - от прибывающей массы людей, готовых по нашему приказу брать под контроль центр столицы. Мы теряли темп и давали противнику время на перегруппировку. После драки кулаками не машут, но факт остается фактом – из-за слабости руководства и отсутствия бесспорного авторитетного лидера решения принимались на ходу и непродуманно, повинуясь сиюминутным настроениям толп. Против стихии не попрешь, и пришлось мне вместе со всеми более или менее боеспособными сторонниками Верховного Совета РСФСР отправляться на край Москвы в Останкино, надеясь на «блицкриг», на момент напора и решимости. Даже потерял я связь со своими заместителями – Леонидом Ключниковым, Николаем Кудакиным и Игорем Брумелем. Рещали минуты. По дороге в Останкино, на проспекте Мира, мы ехали бок о бок с бронетехникой спецподразделения «Витязь». Я попросил водителя прижаться к головной машине, на броне которой увидел офицера, не знаю его фамилии, но он был старший в колонне.Я вступил с ним в переговоры. Я сказал, что сейчас от него лично, от этого офицера, зависит судьба России – будет ли она колонией Запада или снова воспрянет как великая держава. Я убеждал офицера перейти на сторону народа, восставшего за правое дело, и уверял, что такой поступок не забудет история Отечества. Наконец, наученный горьким опытом с Руцким, я уже самолично заверял офицера от имени руководства восставших, что произведу его в генералы и обеспечу деньгами и сказочной карьерой, лишь бы он стал на нашу сторону. Я видел, как колебался человек, как он пытался самоопределиться, как лепетал о вышестоящем начальстве и тому подобное. Из разговора с этим офицером спецподразделения «Витязь» у меня сложилось впечатление, что военные пребывают в растерянности, и если с ними хорошо поработать, то они не только не будут стрелять в нас, но и вполне могут выступить против Ельцина. Увы, моего воздействия на того офицера оказалось недостаточным, и перед тем, как мы свернули на улицу Королева, мне удалось добиться от него лишь обещания не поднимать оружия против нас.
У административного подъезда телецентра справа по ходу движения от проспекта Мира собрались Альберт Макашов, Илья Константинов, Виктор Анпилов и я. На протяжении нескольких минут подъезжали автобусы и машины с нашими сторонниками. Быстро сложилась вполне боеспособная группировка. Приехали полтора десятка баркашовцев с автоматами. Это – очень внушительно. Диспозиция была как на ладони. Наши автоматчики сосредоточились у высокого почти в человеческий рост цоколя стекляшки, жидкая охрана внутри укрывалась за сдвинутыми столами и креслами, и снять её можно было одной веерной очередью вдоль пола, и она это понимала, а у торца стекляшки сгрудилась милиция, которая вскоре разбежалась. За торцом ближе к пруду расположились два БТРа, ребята к ним сбегали и узнали, что экипажи сами не знают, что делать, приказов к ним не поступало. Казалось бы, самый удачный момент воспользоваться факторами стремительности и неопределенности, чтобы властно войти в стекляшку и именем законной власти взять телецентр в свои руки, тем более что наши автоматчики заняли неуязвимую и сверхвыигрышную позицию. Увы, Аркольского моста у Макашова не получилось. Не хватило у него духа войти в стеклянную дверь и сломить дух охраны. Видимо, он растерялся и сказал, что надо ждать подхода главной колонны сторонников Верховного Совета РСФСР, двигавшейся от Белого Дома через всю Москву в Останкино. Мол, а пока этой колонны нет на горизонте, надо провести митинг. Тем самым противник получал почти два часа на принятие контрмер. Когда я услышал про это решение Макашова, у меня всё похолодело внутри. Ведь это – поражение! Я сказал твердо – «Альберт Михайлович, надо входить внутрь! Охрана растеряна! Я беседовал с командирами «Витязя», и они меня заверили, что стрелять не будут. Упустим момент – проиграем!». Альберт Макашов, которого я и генерал Борис Тарасов незадолго до этого заставили признать свою ошибку с нашим Леонидом Ключниковым, проигнорировал мои слова. Тогда я, опять-таки наученный горьким опытом с Руцким и уже не доверяя решимости и разумности позднесоветских генералов, решил войти в стекляшку сам. И когда я начал сбивать стеклянную дверь, подпертую изнутри деревяшкой, ко мне бросились Илья Константинов и Виктор Анпилов, схватили сзади за руки и поволокли на улицу – «Валера! Здесь командир Макашов, а не ты!». И мне пришлось до поры до времени смириться. Победа была в полшаге, если бы Макашов решился… Вместо победы – тягомотина говорильни. Люди скандировали, поддерживали, однако, естественно, за полтора часа пыл угасал. А противник – приободрялся. Наконец, на горизонте показалась пришедшая из центра столицы колонна наших сторонников, возглавляемая генералом Борисом Тарасовым. Я рассказал ему о роковой ошибке, допущенной Макашовым. Борис Васильевич выругался и направился к Макашову, чтобы подтолкнуть его к действию. В это время раздался выстрел из гранатомета по подъезду Технического центра, расположенного наискосок в полукилометре от административного подъезда на другой стороне улицы Королева. И Макашов мимо нас побежал туда разбираться. А я с партийным Андреевским флагом в руках вместе с генералом Борисом Тарасовым наконец вошел в стеклянную дверь. «Стой! Стреляем на поражение!», - вскричала охрана. Но когда речь идет о существенном – плевать на всё. Мы твердо потребовали подчиниться законной власти. Охрана растерялась. «Мы сами не решаем, - заявил старший. – Вон телефон, звоните нашему начальству. А зачем вы стрельбу устроили у Техцентра». Увы, наши аргументы оказались слабоваты – за нами никого не было, все убежали вслед за Макашовым к Техцентру, и как ветром сдунуло автоматчиков-баркашовцев. Охрана приходила в себя на глазах. И соответственно становилась непреклоннее. Мы побазарили с ней несколько минут, но все больше выглядели смешными. Какой-то телеоператор снимал всю эту сцену – двое безоружных против десятка вооруженных. Входить на Аркольский мост надо было с ходу, на вдохновении победителей. На улице между тем уже началась серьезная стрельба. Я понимал, что сдача боя предопределяла поражение восстания. Надо было биться изо всех сил. Где автоматчики? Никакого руководства уже не чувствовалось. Полный хаос. Тогда я решил взять руководство на себя. Уже взад-вперед носились БТРы, надо было их поджечь. Я принялся собирать «десятки» – десять мужчин, среди них один старший. Каждой десятке ставилась боевая задача – раздобыть бутылки, наполнить их бензином из баков брошенных автобусов и автомашин и попытаться поджечь БТР. Бензин лился из простреленных баков, а бутылок не было, потому что рядом и вокруг не видно было никаких палаток, приходилось отряжать людей чуть ли не к метро на поиски стеклотары. Мелочь – но она опять-таки очень сильно работала против нас. Я метался по пространству между административным подъездом и техцентром, пытаясь организовать сопротивление, и видел много знакомых, в том числе замечательного и романтичного Игоря Глиэра и Олега Абрамова, который вел съемку, но стрельба усиливалась, особенно с верхних этажей, да и БТР стали все чаще пулять очередями. Я осмотрел рощицу, куда в основном перебрались люди, спасаясь от пуль, но жидкие деревца особенно не защищали, то и дело натыкался на убитых и раненых. Где-то здесь погиб, как я узнал позднее, один из наших партийных руководителей – Женя Краюшкин, член президиума Черемушкинского райсовета. Впрочем, наши были готовы сражаться, только у них не было оружия. Что делать? Быстро темнело. Я увидел предпринимателя Геннадия Владленовича Маркова, владельца маленькой часовой мастерской на Ленинском проспекте, с которым мы постоянно проводили акции ФНС, и посоветовался с ним. Он сказал, что без оружия мы долго не продержимся против БТР, надо его раздобыть во что бы то ни стало. Решили ехать в Белый Дом за оружием и потом вернуться. Геннадий припарковал свой «Москвич» неподалеку, мы сели в него и быстро примчались на Краснопресненскую набережную. Там продолжался митинг. Руцкой и Хасбулатов вещали в режиме «нон-стоп» с балкона второго этажа. При входе в Белый Дом не заметил никакой охраны, входи кому не лень. Рядом с Русланом Хасбулатовым и Александром Руцким стоял также вице-спикер Юрий Михайлович Воронин, и я рассказал руководству о происходящем в Останкино. Их шокировали мои слова. «Останкино надо брать во что бы то ни стало!», - сказал Воронин. «Нужны автоматы!» - ответил я. Меня заверили, что автоматов нет. Чушь какая-то! В решающий момент – полная несостоятельность! К сожалению, таково качество всей позднесоветской расслабившейся и ошкурившейся элиты, я постоянно убеждаюсь в этом по сей день. Но делать что-то надо было. Я собрал людей, готовых сражаться. Набился полный грузовик. Взяли с собой стальные прутья. Я посоветовался со знающими людьми – где можно достать стволы. Коротенькое совещание происходило прямо около грузовика. Кто-то подсказал – надо ехать в оружейный магазин «Витязь» около метро Сокольники, там есть нарезное оружие и боеприпасы. Рядом шныряли какие-то подозрительные люди с рациями, служба безопасности отсутствовала, про оружейный магазин в Сокольниках могли слышать многие. Поехали в Сокольники. Около оружейного магазина «Витязь» нас ждала засада омоновцев. Пришлось удирать по газонам и скверам, но оторвались, вывернули на проспект Мира. Когда свернули на улицу Королева, то нас накрыли трассирующие очереди со стороны телецентра. Машина вышла из строя, бросили ее. Пошли пешком. Однако исход боя уже был решен. Навстречу попадались соратники, которые сообщили, что никакого сопротивления давно не ведется, а идет расправа над оставшимися. «Где наши автоматчики?» - спросил я. Мне ответили, что они ушли, и стрельбы с нашей стороны нет. Я понял, что надо возвращаться к зданию Верховного Совета РСФСР и организовывать его оборону.Часть 4: Латиноамериканщина берет верх
Поскольку конфликт между Ельциным и Хасбулатовым по своей сути выражал конфликт интересов между компрадорской буржуазией с одной стороны и национальной буржуазией с другой, то понятным становится поведение обоих сторон, неучастие в конфликте КПРФ во главе с Зюгановым, последующее через два с половиной месяца «легитимное» закрепление на выборах в Государственную Думу РФ и на референдуме по принятию новой Конституции РФ победы первой стороны и скорая амнистия противостоящей стороны в феврале 1994 года. Интересы многих компрадоров отчасти совпадали с национальными интересами, а интересы многих патриотов переплетались с компрадорскими интересами.
Базисный («классовый») характер происшедшего противостояния не всегда осознается до сих пор, а тогда тем более. Вообще базисные интересы не лежат на поверхности и лишь опосредованно выражаются в надстройке, но когда тот или иной деятель принимает решение, то он на уровне подкорки следует в основном своему «классовому» инстинкту, своему жизненному интересу. Я находился в гуще событий, вёл доверительные беседы с представителями обоих сторон и могу сказать, что практически в каждом политике суперпозирует и «почвенническо-национальное», и «западническо-компрадорское».У одних иногда перевешивает одно, в иной раз – иное, а у других – наоборот.
Ситуация – типична для периферийного зависимого капитализма. Классика – Латинская Америка. Люди везде одинаковы. События в России за прошедшие годы следуют одному из стандартных латиноамериканских сценариев – вплоть до сомосы (фидель кастро ещё не проклюнулся).
Стабильная застойная латиноамериканщина утвердилась у нас не при Путине, а 4 октября 1993 года. Ближе к полуночи я 3 октября 1993 года вернулся из Останкино, необходимо было срочно готовиться к штурму Белого Дома. Разыскал своих товарищей из Партии Возрождения, рассказал им о бое у телецентра и об уроках этого боя. Из-за того, что Альберт Макашов по вздорному навету отстранил Леонида Ключникова от руководства штабом сводного полка, - не удалось подготовиться к отражению атаки бронетехники (вырыть ров, возвести укрепления). Поэтому Леонид решил за ночь укрепить хотя бы участок в районе Горбатого моста – он правильно рассчитал, что БТР будут прорываться к зданию Верховного Совета РСФСР именно там. Там он утром и встретил ельцинские бронемашины, и принял неравный бой, и погиб. В здании мэрии оборону держал наш Игорь Смирнов, расположившийся на втором этаже. Игорь Брумель с вечера отправился захватывать Мосэнерго и там застрял. Не нашли мы Евгения Краюшкина (я не знал, что его убили в Останкино). От Большого Девятинского переулка я переместился на противоположный фланг обороны – к Рочдельской улице. Там командовал 10-й баррикадой наш Владимир Ермаков. Над его палаткой развевался партийный Андреевский флаг. Настроение сохранялось боевым, несмотря на удручающую весть о провале операции в Останкино. Особенно огорчало отсутствие оружия. Владимир Ермаков просил хотя бы два-три автомата, но что я мог сделать, если Александр Руцкой запретил раздачу оружия своим защитникам. Такой вот парадокс. Позвали на совещание «полевых командиров». Нашей партии достался участок обороны от метро Баррикадная до улицы Заморенова. Там требовалось возвести три баррикады. Я построил людей, многих из которых не знал, и объяснил задачу. Командирами назначил Николая Кудакина и Владимира Гурьева. Сам вместе со всеми отправился к Киноцентру. Перегородили улицу троллейбусами, отовсюду волокли бетонные блоки, урны, столбы. Против танка – хило, а против БТР – нормально. Часа в два ночи заскочил в Белый Дом в свой штаб, располагавшийся в стратегическом месте – на переходе из одного крыла здания в другое между столовой и Малым Залом заседаний. На полу спали солдаты, перешедшие днем на нашу сторону. К сожалению, оружия у них не было. Я тоже прикорнул. Разбудил Руцкой, совершавший обход. Он сказал, что сам не знает, будет штурм или нет и когда. Напряжение спало, когда штурм начался. Я видел из окна второго этажа, как ельцинские БТР беспрепятственно продвигались внизу. Какой-то парень смело выскочил сбоку и кидал в их воздухозаборники бутылки с горючей смесью, которая никак не воспламенялась. Бутылка за бутылкой летели в БТР – а пламя не вспыхивало. Я заворожено следил за этим поединком. Парень затем скрылся в здании спортзала. И я снова горько пожалел, что Леониду Ключникову не дали возможности обучить личный состав азбуке боя, методике поджигания бронетехники. Пальба то усиливалась, то утихала. Через площадь, около ограды парка, располагались палатки Братства кандидатов в настоящие люди пацифиста-эсперантиста Юрия Давыдова (при Путине его разгромили, изувечили, бросили в психушку, а сейчас он сидит в Бутырке). Туда он решил перебраться после того, как Игорь Брумель потребовал от него не уклоняться от занятий строевой подготовкой, и произошла прискорбная ссора. Но это – в прошлом. А сейчас - рядом с палатками лежат тела. Неужто перебили «кандидатов в настоящие люди»? Издалека не разберешь. Я спустился на первый этаж, увидел знакомых членов «Союза офицеров» с автоматами, неподалеку располагались автоматчики из РНЕ. Александра Баркашова я нигде не встретил. Увы, 10-ая баррикада не подавала признаков жизни. Впоследствии я узнал, что Владимир Ермаков сражался безоружным до конца и был убит. Здание мэрии было захвачено ельцинистами ещё ранним утром, и нашего Игоря Смирнова, как я потом узнал, взяли в плен и крепко избили – дежурившие на первом этаже баркашовцы не успели вовремя предупредить его о начале штурма. Дым поднимался в той стороне, где мы ночью строили баррикаду. Беспокоился за оставшихся там ребят, но был уверен, что Николай Кудакин как выдающийся командир найдет оптимальный выход из самого сложного положения. Трупов становилось всё больше. К окну уже так просто не подойдешь – стреляли снайперы. Я распорядился, чтобы столовая раздавала остающиеся продукты по талонам, которые ранее вручил руководителям отрядов защитников Белого Дома, и перешел в ту часть здания, которая выходила на Краснопресненскую набережную. На лужайке внутреннего дворика лежал подстреленный человек – то ли убитый, то ли раненый, а снайперы не давали возможности внести его внутрь. Вскоре на другом берегу Москва-реки появились ельцинские танки, начался расстрел Белого Дома прямой наводкой. Зашел к руководству, там ещё тлела надежда на некое чудо, и Руцкой пытался установить связь с сочувствующими генералами и дипломатами.Вернулся в свой штаб, там собрались мои партийные соратники и перешедшие на нашу сторону безоружные солдаты. Поручил руководителю нашего Калужского отделения Андрею Витальевичу Сошенко готовиться к организованной эвакуации. Зашел в Малый Зал, где собрались депутаты, журналисты, обслуживающий персонал. Увидел там многих соратников, в том числе Юрия Давыдова. Отлегло – слава Богу, наши пацифисты-эсперантисты пока целы. Но танки, которые пока палили по верхним этажам, могли в любой момент стрельнуть пониже. От танка нас в зале отделяла стеклянная наружная стена и тонкая стенка, отделяющая Малый Зал от вестибюля. Достаточно пальнуть одним снарядом – и в тесном зале не уцелеет никто. Я предложил перебраться в более безопасное помещение партии. Однако, хотя Игоря Брумеля не было в здании, Юрий Давыдов в наш штаб не пошел из-за своего давнего конфликта с Андреем Сошенко.
Вдруг в зале появился офицер «Альфы». Он предложил вариант эвакуации из здания. Юрий Давыдов вдохновился. Я же решил оставаться с защитниками до конца. Конец наступил под вечер. Нам приказали выходить на улицу к Краснопресненской набережной, сдав оружие. Заняли очередь. Увидел ребят из «Союза офицеров». Они сказали, что отстреливались как могли, но не хватало стволов и патронов. А баркашовцы ушли подземными переходами. Офицеры попросили у них оставить автоматы, но те отказались.Дальнейшее – известно. «Альфовцы» обещали нас вывезти к метро, охраняя от озверевших омоновцев, но не получилось. Верхние этажи Белого Дома горели, сквозь дым на самом верху здания ещё просматривался наш партийный Андреевский флаг. Уходили вдоль набережной по направлению к Трехгорке. Во дворе дома, примыкающего к Трехгорке, я по собственной глупости и близорукости попал в засаду и был схвачен, когда пытался перелезть ограду. Если бы я не дергался, а вел себя спокойнее, - ушел бы втихую, как находившийся рядом Валерий Смирнов. Сам виноват! Вместе со мной схватили Андрея Сошенко, который, видимо, крепко обиделся на меня за то, что из-за моей глупости тоже на ровном месте попал в плен и был избит. Эх, после драки кулаками не машут. При мне же брали Сергея Бабурина. Отвели на Рочдельскую улицу, потребовали документы, я предъявил членский билет Союза журналистов. Его передали стоящему рядом офицеру, и я слышал, как он сказал – «разберитесь с ним!».
Сзади ко мне незаметно подошел омоновец и изо всех сил ударил прикладом по ребрам (руки у меня были за головой). Затем на меня накинулись, сбили с ног, пинали сапогами по голове и туловищу, я зажался, треснуло от удара оргстекло часов на той руке, которой я прикрывал лицо, мне переломали кости, но голову я спас, меня обчистили, проволокли сквозь строй, добавили, а затем швырнули в автобусик и сверху набросали других избитых и покалеченных. Везли долго до Проспекта Мира, по которому я ешё вчера два раза мчался на Останкино – с группой захвата и затем с подкреплением. В набитом автобусике мог задохнуться или не выдержать болевого шока, сломанные ребра цепляли друг за друга, каждый вдох давался с мучениями. Наконец, сгрузили в отделении милиции около Олимпийского центра. Мне стало совсем плохо – не пошевельнуться. Напротив сидел народный депутат Владимир Борисович Исаков, тоже в крови. Поволокли наверх, взяли отпечатки пальцев, сфотографировали. Я требовал вызвать скорую помощь. А меня швырнули обратно в обезьянник. Но тут фортуна улыбнулась. Вдруг в отделение зашли врачи (вот молодцы, они действовали из чувства долга!), и сокамерники сказали им обо мне. Врачи осмотрели меня и заявили начальству, что обязаны забрать человека, кторый уже доходит. Начальство ответило, что передаст меня врачам лишь под охраной омоновцев. Вызвали омоновцев, они сели со мной в Скорую помощь, и я оказался в 33-ей городской больнице в Сокольниках – неподалеку от оружейного магазина «Витязь», который пытался захватить вчера. Перевалило за полночь, меня и охраняющего меня омоновца поместили в отдельный бокс, я никак не мог пошевелиться и еле терпел боль. При дыхании скрипели кости в грудной клетке, цепляясь друг за друга. А омоновец весь в злобе, как типовой полицай, то и дело кидался на меня, но поскольку ему не хотелось, чтобы я испустил дух при нем (что было бы связано с хлопотами для него), он пообещал, что утром забьет меня до полусмерти, когда придет его сменщик, чтобы я помер не в его смену. Судя по всему, он не шутил. Я отвернулся от него к стене, лежал одетый в коричневатом брезентовом плаще с капюшоном, немного пришел в себя. Дождался, когда омоновец заснул, и ближе к утру с трудом встал и сделал первый шаг из бокса. Далее – проще. Ещё один омоновец дежурил на выходе из отделения. И он тоже спал. Я тихо прошел мимо него и направился к метро Сокольники. Мне повезло – когда я доковылял до метро, оно открылось. Контролер изумленно взглянула на меня – я был весь в крови, лицо в побоях – и пропустила, лишь охнув. Утром того 5 октября 1993 года люди в метро ехали на работу, они шарахались от меня, разглядывали, но ничего не спрашивали. В конце концов я добрался до партийного «схрона» и в нем провалялся три недели, пока кости не срослись. Хорошо, что удалось избежать простуды, кашля. Нашу организацию запретили, но на высоте оказался Николай Кудакин, который подготовил помещение нашего штаба рядом с метро Парк Культуры к обыску и сумел отстоять его. Разумно и энергично действовал также Игорь Брумель. И уже в конце октября 1993 года мы на квартире замечательной патриотки Валентины Ивановны провели Учредительный съезд Либерально-патриотической партии «Возрождение», которая была в режиме благоприятствования зарегистрирована российским Министерством юстиции в декабре. Мы стали авангардом Сопротивления после октябрьского разгрома, собрали боеспособные силы, вывели сторонников на улицу и захватили инициативу в оппозиции. В нашем помещении сложился штаб Объединенной оппозиции. Поскольку КПРФ и ЛДПР в послеоктябрьские недели вели себя вполне конформистски, мы на декабрьских парламентских выборах 1993 года решили поддерживать Аграрную партию РФ Михаила Ивановича Лапшина, с которым сблизились во время осады Белого Дома. Кто-то отошел от нас после октябрьского поражения, но самое обидное и горькое – компрадоры убили самых лучших из нас.Вот трое очень сильных руководителей, которых мы потеряли – Леонид КЛЮЧНИКОВ, Владимир ЕРМАКОВ, Евгений КРАЮШКИН. К сожалению, новых сильных руководителей не пришло взамен, потеря оказалась невосполнимой.
Была принята новая Конституция РФ, типичная для бедных периферийно-капиталистических стран латиноамериканского типа, со сверхцарскими полномочиями «всенародно-избираемого» президента. С ней до сих пор и мучаемся, да и её-то не соблюдает бесконтрольная верховная власть. Латиноамериканщина восторжествовала не только на эти прошедшие десять лет, но, боюсь, на очень долгий исторический период. Постепенно страна погружается в экономическую деградацию и политическую апатию, никаких просветов впереди не видно. Возможно, новые поколения подвигнутся на перемены, но очень уж депассионаризировался народ и привык к убожеству. Сейчас – время сомосы. А для новой мелкобуржуазно-демократической революции, способной обеспечить условия постиндустриальной модернизации страны, – пока не накоплено сил.